Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

были небезосновательны. Муре бросался в свои авантюры с таким поэтическим вдохновением, с такой жаждой блеска и манией величия, что казалось, всё вокруг должно подчиниться его натиску. Это был совершенно новый подход к торговле, дерзкая, невиданная доселе коммерческая фантазия, некогда пугавшая госпожу Эдуэн, да и нынче, невзирая на первые успехи, иногда тревожившая всех его компаньонов. Хозяина шепотом осуждали за излишнюю торопливость, за рискованное расширение магазина, не обещавшее притока покупательниц, а главное, все трепетали, видя, как безрассудно он заполняет прилавки грудами новых товаров и ставит на карту весь капитал, не оставляя ни гроша про запас. В результате, после огромных расходов на строительные работы, все активы фирмы были изъяты из банка, и перед руководством встала дилемма – победа или смерть. А Муре, посреди всего этого переполоха, сохранял торжествующую веселость богача и любимца женщин, который не страшится никакого предательства. И когда Бурдонкль осмелился выразить сомнения по поводу необъяснимого расширения отделов, не приносивших особой выгоды, он услышал уверенный ответ хозяина, произнесенный сквозь смех:

– Бросьте, мой милый, магазин пока еще слишком мал!

Его компаньон замер в испуге, который даже не пытался скрыть. Их магазин слишком мал?! И это говорится о фирме, торгующей модными новинками и состоящей из девятнадцати отделов, где трудятся четыреста три служащих?!

Тем временем Муре кончил подписывать бумаги, встал и дружески похлопал по плечу помощника, который с трудом приходил в себя после услышанного. Муре забавляла боязнь его осторожных приближенных. В приступе внезапной откровенности, которой он иногда любил огорошить своих служащих, он объявил, что в глубине души чувствует себя больше евреем, чем все евреи в мире: характер он унаследовал от отца, на которого походил и физически и морально, – тот был весьма прижимист; зато мать наделила его частичкой своей буйной фантазии – вот откуда, вероятно, и взялись удачливость и неудержимая фантазия, побуждавшие его бросаться в самые дерзкие авантюры.

– Ну что ж, вы знаете, что мы будем с вами до конца, – сказал, выслушав его, Бурдонкль.

Перед тем как спуститься в торговые залы и окинуть их привычным взглядом, они обсудили кое-какие дополнительные вопросы, в том числе образец чековой книжки для записи проданных товаров – последнее изобретение Муре. Он заметил, что товары, вышедшие из моды, раскупаются быстрее, в прямой зависимости от премии, которую получают с этого продавцы, и построил на этом наблюдении новую систему торговли. Отныне продавцы были заинтересованы в сбыте всех товаров, ибо получали прибавку с любого проданного метра ткани, любого предмета; такая система породила между служащими жестокую борьбу за существование, что в конечном счете шло на пользу хозяину. Это соперничество стало движущей силой торговли, организационным принципом, которого Муре строго придерживался. Он поощрял страсти, сталкивал сильных со слабыми, позволял первым пожирать вторых и беззастенчиво наживался на этой битве интересов. Сегодня Муре одобрил образец чековой книжки: на ее корешке и на отрывных листках значилось название отдела и личный номер продавца; затем, на обеих сторонах листков, шли колонки цифр с указаниями метража, артикулов тканей и цен; продавцу оставалось лишь поставить свою подпись и передать листок кассиру. Таким образом, стало значительно легче контролировать весь процесс покупки: достаточно было сравнить листки, сданные в кассу, с корешками, оставшимися на руках у продавцов. Раз в неделю эти последние получали свой процент от продаж и премию; ошибка была исключена.

– Теперь нас будут меньше обкрадывать, – заметил довольный Бурдонкль. – Это вы замечательно придумали!

– Сегодня ночью мне пришла в голову еще одна мысль, – объявил Муре. – Да-да, мой милый, именно этой ночью, за этим ужином… Нужно поощрять служащих бюро учета маленькой премией за каждую выявленную ошибку в записях продаж, это их сподвигнет на более усердную работу… Таким образом мы добьемся того, чтобы наши работники не пропускали ни одной погрешности, – уж скорее они сами начнут их изобретать.

И он рассмеялся над собственной шуткой. Бурдонкль восхищенно взирал на своего патрона. Этот новый этап борьбы за существование приводил его в восторг: поистине, шеф изобретал гениальные способы налаживать работу администрации, он стремился организовать ее таким образом, чтобы, используя аппетиты подчиненных, спокойно и полностью удовлетворять свои собственные. Муре часто говаривал: «Если хотите, чтобы ваши люди работали в полную силу, да при этом еще и честно, нужно в первую очередь заставить их осознать собственные интересы».

– Ну-с, давайте пойдем вниз, – сказал он, – пора заняться этой распродажей… Вы говорили, что нам вчера доставили шелк? Значит, Бутмон сейчас его принимает.

Бурдонкль пошел следом за хозяином. Отдел приема товаров находился в подвальном помещении, со стороны улицы Нёв-Сент-Огюстен. Там, на уровне мостовой, открывался застекленный люк, куда сгружались товары из фургонов. Сперва их взвешивали, затем спускали вниз по дубовому желобу, до блеска отполированному скользившими по нему тюками и коробками. Все доставленные товары проходили через эту разверстую пасть и желоб, текли по нему с шелестом речных волн. В дни больших распродаж это был настоящий паводок: желоб непрерывно извергал в подвал короба и тюки лионского шелка, английского твида, фландрского полотна, эльзасского коленкора, руанского ситца; иногда фургоны с товаром выстраивались в длинные очереди, а тюки падали в дыру с глухим шумом, точно камни в глубокую реку.

Проходя мимо желоба, Муре на секунду остановился. Работа шла вовсю: вереница коробов стекала вниз, в подвал, словно по собственной воле, без помощи людей там, наверху; казалось, они подчиняются какой-то высшей, неведомой силе. Следом за ними показались тюки, вертевшиеся вокруг своей оси, как огромные раскрученные камни-голыши. Муре молча смотрел на этот поток. Однако его светлые глаза на мгновение вспыхнули при виде водопада товаров, который низвергался в его подвалы, суля тысячи франков прибыли в минуту. Никогда еще он так ясно не осознавал весь размах затеянной им битвы. Вот она – армия товаров, с чьей помощью он хотел завоевать весь Париж. И Муре без единого слова продолжил свою инспекцию.

В бледном свете ненастного дня, проникавшем сквозь широкие подвальные окна, одни работники принимали новые поступления, другие вскрывали короба и разворачивали тюки под наблюдением заведующих секциями. В подземелье с цементными стенами, чьи своды опирались на чугунные столбы, царила лихорадочная атмосфера стройки.

– Все товары доставлены, Бутмон? – спросил Муре, обратившись к плечистому молодому человеку, проверявшему содержимое какого-то ящика.

– Да вроде бы все, – ответил тот. – Но их много; у меня уйдет полдня, чтобы посчитать точно.

Заведующий отделом приема мануфактуры стоял за широким прилавком, сверяя с накладной количество рулонов шелка, которые его подчиненные вынимали из коробов и раскладывали перед ним, штука за штукой. Позади него тянулись другие прилавки, также заваленные товарами, которые осматривала и подсчитывала вся эта маленькая армия служащих. В общей сумятице, в кажущемся беспорядке и гомоне каждый рулон разворачивали, каждую материю изучали с лица и с изнанки, ощупывали и метили.

Бутмон, завоевавший определенную известность в своем деле, был добродушным весельчаком с черной как смоль бородкой и красивыми карими глазами. Он родился в Монпелье, в молодости любил гульнуть и пошуметь; продавец из него был неважный, но в закупке товаров он не знал себе равных. Отец, державший в Париже магазин модных тканей, послал его туда подучиться, но когда он решил, что юноша достаточно хорошо освоил искусство торговли и пора передать ему свое дело, тот решительно отказался возвращаться домой; с тех пор между отцом и сыном не утихало соперничество: старший, приверженный своей убогой провинциальной коммерции, негодовал, видя, что сын – обычный продавец – зарабатывает втрое больше его; младший высмеивал рутинные методы «старика», похваляясь своими доходами и вызывая его негодование при каждом наезде в родные пенаты. Сверх трех тысяч франков твердого жалованья Бутмон, как и все заведующие отделами, получал неплохой процент с продаж. Жители Монпелье с почтительным удивлением рассказывали друг другу, что